Семья провела в Хамовниках 19 зим. Из 13 детей тут жили 10. Дом просторный, но как они там умещались — ума не приложу.
Дом в Хамовниках имеет душу. В нем хорошо. И это не потому, что он хранит множество мемориальных предметов. 5000 штук! Что-то ускользающее, живое и степенное есть в этом доме. В дверном пролете, ведущем в детскую, до сих пор на месте крючки для качелей. В маленькой кладовке, на полках все готово к приему гостей. А в прихожей висит толстовская шуба. Покрути за ручку и запоет граммофон. Распахнешь окно и в столовой слышно птиц и чувствуешь, что зацвели первоцветы.
Сад и дом существуют вместе. Для Толстого природа была очень важна. И сад не подвел. Он прекрасен в любое время года. Зимой Толстые устраивали каток. Лев Николаевич сам привозил воду из колодца и вместе с детьми поливал площадку перед домом.
Весной, как только сходил снег, вылезали первые цветочки на тонких ножках. За ними торопились лютики и тюльпаны. Не усеешь оглянуться и все пространство сада превращалось в голубовато-сиреневый ковер. И толстые шмели степенно перемещались от цветка к цветку. Летом ветви деревьев создавали тень и шелестели тонкие травы. В саду сохранилось много деревьев, которые помнят Льва Николаевича.
Ну, а осень. А осень в саду вы можете представить и без меня.
Я прихожу в сад при любой возможности. Особенно часто весной. В апреле каждый день видны перемены и так жаль их пропустить. Пробегаешь Садовое, пролетаешь двор Яндекса, прыгаешь через улицу и ты у кружевного деревянного забора. В калитку — и вот он дом. И вот он — сад. Я присматриваюсь к дому. Беседую со смотрительницами. Я мечтаю сидеть на стуле в этой прохладной гостиной и обращать внимание рассеянных посетителей на детали. Советовать книжки и цитировать отрывки из «Войны и мира». У меня есть тайна. Я читала роман 5 раз и и много раз прослушала аудиоверсию. Его герои — мне почти родственники. На пенсии мы должны как-то оформить наши отношения с Толстым.
Хотя музей на Мойке, квартира Андрея Белого на Арбате и еще десяток маленьких музеев и библиотек привлекают меня не в меньшей степени.
Многие удивлялись и удивляются, почему Толстой выбрал дом в фабричном районе. Тут исторически селились ткачи. Рабочая жизнь останавливалась поздним вечером и начиналось с восходом.
«Я живу среди фабрик, — писал Толстой. — Каждое утро в 5 часов слышен один свисток, другой, третий, десятый, дальше и дальше».
Очевидно, что именно тишина сада и основательность дома, и кипучая энергия места и грохот станков сложились в 19 зим счастья и горя из которых и состоит жизнь.
